Они дорожат памятью - единственным, чем одарила новая жизнь, или смерть - это ничего не меняет. Как ни называй, у нового начала, сумевшего подвести черту, протянув ее сплошной прямой по сердцебиению, все имена сводятся к одному - Руконгай. Все когда-то возвращаются туда, будто домой, где нас всегда ждут. А там ждут каждый день, каждый час, каждую минуту, встречая своих сыновей и дочерей, давно покинувших отчий дом. А они, уже сполна отжившие свое, или потерявшие пульсирующую ниточку жизни в самом начале, помнят. Помнят многое, иногда до совершенно незначительных мелочей, о чем и не подозревали никогда ранее. Смерть все меняет. Кроме памяти. И лишь память умеет менять смерть, привнося в нее привычки и нелепые поверья, приметы и присказки, передаваемые и тут из уст в уста. И тогда Руконгай оживает.
"Так глупо," - думает Рукия, ненароком осматриваясь по сторонам. Ее окружает разноликая толпа, и каждому из них она хотела бы заглянуть в глаза. Первый районы всегда вызывали интерес и каплю презрения - от зависти. Даже тогда в далеком, покоящемся за тяжестью многих десятилетий взрослом детстве у них были другие лица - более живые. В Обществе Душ есть свои «миры». И если один из них отдан шинигами, то два других принадлежат обычным душам и.. зверям. А звери тянуться к людям. Клыками, когтями и лапами - как могут, чем могут, ведь иначе - просто не умеют. Она не была зверем. И каждый из их компании не был. Но то, что росли среди животных, ощущается до сих пор где-то под кожей, где кроется теплый подшерсток, греющий холодными ночами. На лица зверей она успела насмотреться. Оскал, да неровный ряд острых, режущих зубов. Глаза шальные, дикие - не приручить - светятся жаждой и злобой. Злобой к людям. А здесь, в первых районах, они улыбаются. Шутят и смеются, поют звонкие песни и умеют жить. Они оставили память при себе, и не только дорожат ею – руконгайцы живут прошлым, точнее живут в прошлом. И сегодняшний праздник - лишь одна из ниточек, ведущих в прошедшие года и столетия. Они уводят сквозь пустоту и толщу лет к тому, чем дорожат. Их память не стереть, не украсть. И поэтому сейчас она расцветает пышностью зеленых крон, за которыми прячется смиренный день, мерно угасая.
Но ведь это так глупо - мертвым вспоминать о мертвых.
"Так странно," - выдыхает Рукия вместе с мыслями в терпкий вечерний воздух, заполненный оставшимся теплом и свежестью. Она плохо знакома с традициями и обычаями, и, если честно, впервые ощущает что это такое - Обон. Они умели поминать умерших слишком просто и неказисто - в укромной тишине, оставаясь наедине с незримыми духами ушедших. Всё глубоко внутри и совсем не празднично - траурно. Всё совсем иначе, от чего на душе смятение, смущение, но мерное тепло. И она чувствует, что помнит о тех, кто ушел, забывая о самих потерях. А от собравшейся вокруг толпы, в которой ты - незримая ее часть, веет тем самым укромным, терпким теплом. Но все-таки чужим.
Рукия смотрела в воду, потемневшую от ночи. Речная гладь, будто расписное шелковое полотно, протиралась под ней. И узорами вспыхивали на ней стайки фонариков. Свет разрезал мягкую ночную темноту, освещая путь. Так странно, указывать сотнями речных фонарей путь умершим, когда в том, другом мире его выстилают на водном глади для нас. Но все же каждый зажжет частичку себя, надеясь что где-то там душам ушедших будет спокойно, где-то там их ждет лучшая участь... Хоть именно им – умершим – открыты все реалии этого пути.
Они помнят, но с памятью нужно уметь расставаться, будто отпуская на волю вместе с фонариками – легко и спокойно.

Костер приветливо потрескивает. Язычки пламени перескакивают с одного полена на другое, вбирая в себя все больше и больше хвороста. Порой, на новом, необжитом месте, они пускаются в пляс, соскакивая на еще зеленеющую траву. Перепрыгивают с места на места, угасают в вечерней, опустившейся на землю свежести и легкой сырости, или же вбирают в себя всю энергию зелени, оставляя выгоревшие, увядшие островки на земле. Их шаманские танцы продолжаются до тех пор, пока вокруг все не покрывается тонким слоем золы и вытоптанной чернеющей земли. Порой на это требуется месяц, другой, а порой день, два - и все.
От костра веет теплом: он приветлив. Даже когда от прикосновения ярко-рыжего, огненного язычка кожа зудит, а изнутри покалывает и жжет. Возле пылающей древесины хорошо сидеть в такой же теплой, родной компании. Хорошо и спокойно. Воздух вокруг искрится, пылает жаром, сжигая с собой все проблемы и невзгоды, чтобы вновь возродить их с рассветом, но все это будет лишь завтра. А сейчас между ними пролегло немое понимание. Ветер подхватывает крупицы пепла, унося за собой. Они догорают в воздухе, сгорая дотла, оставляя в воздухе светящийся след и костер, который манит издалека, как свет отчего дома..
От фонариков исходит слабый, приглушенный тонкой перегородкой свет. Он почти не греет и совсем не похож на огонь. Но, сливаясь вместе, они разгораются ярче, освещая речную гладь своими отблесками и наполняя воздух еле уловимым теплым запахом дыма. И так они манят к себе издалека, собирая вокруг себя - на берегу - толпы. Абсолютно разные, чужие, а порой и родные. Но сейчас в этой толпе Рукия была одна.
По-отдельности фонарики напоминали разгорающиеся горстки пепла, тлеющие не так ярко, не так тепло, живущие одним мигом - днем. Только манили вперед, вниз по течению реки, где разгорается истинный костер, где уже давно собрались все те, кто ушел раньше, к которым каждому суждено присоединиться в отведенный ему час. Они поминутно вспыхивали во тьме, разбавляя сгустившуюся ночь. Фонарики горели теплым светом, словно вспыхнувшие из глубин слова, мысли, чувства, прошедшие током по рукам. Нетленные, вечные, как и сама память. Завораживающее зрелище, ласкающее глаза мглой, слившейся со светом.
Такие же далекие, покрытые пеленой времени воспоминания разгорались где-то на задворках подсознания. Яркие костры, яркие улыбки, яркие они, словно звезды, вспыхнувшие на небосводе.
Детьми, да и даже подростами, они любили костры. Это был не только источник тепла, но и разговоров, шуток, смеха - единственных радостей их босоногой жизни. Ну и конечно вкусной - в то время - пищи тоже. Тени плясами по лицам, украшая рассказы образами, оживающими где-то во сне, под толщей темных небес.
А вот от рассказов Кайена порой становилось страшно. В залегающих на лице тенях таилось что-то таинственное, воплощающееся уже даже не во сне, а и наяву всю быль и небыль. Он умело подшучивал, играя голосом, пытаясь строить страшные мины и жестикулируя, а тени помогали, умело вплетались в картины и образы, скользили вокруг змеями и шипели, когда сгоревшие головешки догорали где-то в стороне от властного пламени.
Возле приятно потрескивающего огня она никогда не была одна, а сейчас..
Рукия осмотрелась по сторонам, ненавязчиво замечая таинство памяти, объединявшее собравшихся здесь. Многие ушли - друзья детства, наставник.. И жаль, что ни Ренджи, ни брата, ни даже друзей с грунта не было сейчас рядом. Пора бы уже уговорить взгляд перестать выискивать в толпе знакомые черты, ведь не вспыхнет нигде в темноте ночи медный хвост друга детства, не донесет ветер голоса отделенных другим миром людей, а благородного вида мужчина, стоящий чуть в отдалении на берегу, никак не мог быть братом..
Девушка покачала головой, вернувшись вновь к лицезрению разгорающейся теплым светом речной глади. Она, наверное, просто не привыкла быть возле костра, пусть и сотканного из множества фонариков, одна.