Несмотря на свои неординарные способности, Тсукишима никогда не забывал, что живет в совершенно обычном мире, и обязан подчиняться его законам. Здесь не было ни монстров, с которыми сражаются рыцари без страха и упрека, ни прекрасных дев, томящихся в высоких башнях в ожидании прекрасного принца, ни мудрых, убеленных сединами правителей, твердой рукой ведущих свой народ к светлому будущему. Вокруг были простые люди, каждый их которых в первую очередь заботился о себе, и которые относились ко всему необычному с завистью и подозрением. Шукуро никогда не тяготили эти рамки; наоборот, он очень рано понял, что если сохранять видимость обычности и не привлекать к себе излишнего внимания, можно делать практически все без каких-либо последствий.
Куго был не таким. Он был шумным, непоседливым и все время стремился чего-то кому-то доказать, отрицая общепринятые нормы и правила; и под всем этим подростковым бунтарством скрывалось желание тех самых рыцарских подвигов, над которыми так любил насмехаться сам Шукуро. Ничего удивительного, что когда на сцене появились таинственные личности в черных одеждах, которые провожали неупокоенные души в загробный мир и сражались с ужасными чудовищами, Гинджо с радостью влез в их дела. Для него это было новым, увлекательным приключением, способом показать себя и удовлетворить тайную страсть к геройству.
Нельзя сказать, что Тсукишима с самого начала заподозрил что-то неладное; скорее, он просто был уверен, что люди всегда – в этой ли жизни, в загробном ли мире – будут строить общество по одним и тем же принципам, и за всей этой пафосной работой на благо мира скрывается что-то обыденно-скучное – ханжество, интриги и бесконечные поиски собственной выгоды. Из-за этого, собственно, и произошла первая и единственная ссора тогда еще совсем молодых парней, закончившаяся тем, что Куго надолго пропал из поля зрения будущего писателя. Поначалу Шукуро не особенно переживал, зная, что его приятель болезненно воспринимает критику (собственно, поэтому он обычно предпочитал окольные пути воздействия открытой конфронтации), но со временем насмешливую снисходительность сменило беспокойство за его жизнь, которое совершенно невозможно было утихомирить, и которое не поддавалось уговорам из серии «это его жизнь, пусть делает с ней, что хочет» и «я сделал все возможное, чтобы его отговорить».
Если бы они просто разругались и разбежались по углам, Тсукишима, возможно, успел бы забыть о Гинджо – точнее, тот стал бы просто еще одним мальчишкой, с которым он когда-то учился вместе – даже несмотря на «родственные» способности, выделявшие их двоих из остальной массы. Однако эта неопределенность так и сидела занозой в сознании, покалывая, когда мысли цеплялись за подходящие воспоминания. И поэтому, наверно, когда горе-шинигами вернулся через четыре года, реакцией на его появление была язвительная тирада, суть которой сводилась к банальному «я же говорил», но в которую Шукуро вложил всю натренированную на факультете журналистики велеречивость, в завершение заявив, что «глаза б мои на тебя не смотрели» и «нечего теперь плакаться мне в жилетку».
В результате, когда Куго появился в следующий раз – со свежим фанатичным блеском в глазах, отсутствовавшим во время их предыдущей беседы – у него уже была шайка-лейка, которую он скромно окрестил «Экзекуцией» и в которую согнал всех подвернувшихся под руку индивидуумов, обладающих хоть каким-то фуллбрингом. Сам Тсукишима до сих пор не считал себя членом этой банды, но Гинджо было невозможно в этом убедить, так что постепенно – и несмотря на многочисленные попытки увернуться от ненужной ответственности – он оказался вовлечен в дела этой шарашки, в которой все считали, что просто собрались повеселиться, а Куго у них – вроде массовика-затейника. При этом здесь у него, наконец, впервые в жизни появилось ощущение, что он живет в одном из своих фантастических романов: мало того, что способности новых знакомцев были на первый взгляд совершенно бредовыми, так еще и у него самого раньше не было повода скакать по крышам или фехтовать с кем-то «просто для тренировки».
Шукуро не думал, что за время, проведенное порознь, его школьный приятель мог кардинально измениться, так что пока остальные развлекались, кто чем мог, он терпеливо дожидался того момента оглашения грандиозных планов их «лидера». Когда на горизонте появился Куросаки Ичиго, только дураку не стало бы очевидно, что этот миг уже близок, ну а когда Гинджо пригласил его «обсудить наклевывающуюся ситуацию» тет-а-тет, писатель только понимающе усмехнулся и приготовился внимать.

Отредактировано Tsukishima Shūkurō (2011-10-06 01:36:32)

* Начало Игры *

ООС: извиняюсь за задержку, за объёмы (я сам не понял, куда меня понесло янебудуграфоманить!) и за то, что пока что изображаю мебель.

О чём может мечтать среднестатистический ученик средней школы? Хорошо написать контрольную, чтобы родители не привязывались с нравоучениями. Пригласить на свидание самую симпатичную девчонку в школе, чтобы потом хвастливо задирать нос перед завистливыми взглядами одноклассников. Стать обладателем одной из самых дорогих электронных игрушек, которые только можно найти в техномире дня сегодняшнего, чтобы присвистывали все, а бедные и обделённые брезгливо отводили взгляд. Иными словами, каждый подросток мечтает чувствовать своё превосходство над окружающими, ну, или почти каждый. Это, своего рода, стимул проживать каждый день и существовать дальше, потому что только самому сильному, самому умному и самому богатому достаётся самое лучшее. И как бы ни хотелось иметь всё и сразу, не каждому это достанется. Если ты сильный, умный и богатый, не обязательно ты будешь счастливым. В мире людей огромное количество плюсов на одной чаше весов зачастую может перевесить всего один минус. Минус, способный заставить даже самого морально устойчивого к внешним воздействиям человека, биться в истерике и проклинать всё, на чём свет белый стоит. Для каждого, конечно, этим минусом будет что-то своё, а кто-то, возможно, живёт также, но с полной инверсией, то есть кучу минусов его жизни перевешивает всего только один большой, но очень важный плюс.

Юкио был уверен, что его жизнь – это плюс, всегда плюс, ибо минусы он нещадно уничтожал, не давая им ни малейшей возможности нарушить существование его мира. К слову сказать, именно это и было самым большим плюсом – у него был свой мир, со своими законами и порядками, в котором он был Богом-создателем, а такие ни о чём не сожалеют. А если и сожалеют, то уничтожают всё без зазрений совести и создают что-то новое, совершенно иное, куда более идеальное, чем прежде. Но способен ли существовать мир без недостатков? В целом, это было неважно, ибо идеальный мир Юкио был идеален только для него, а остальных впускать в него он не собирался. Держать всё вне его пределов, не пускать дальше входной двери, дабы уберечь себя от переживаний, разочарований и сожалений. Вероятно, это всё у него получалось само собой, бессознательно, но ему нравилось то, каким он был, он был несреднестатистическим подростком, он был Богом, и он мог делать, что пожелает, создать кого и что захочет, и всё это в пределах одной маленькой электронной коробки. Ему не нужно было писать контрольные на хорошо, когда некого радоваться такими мелочами, можно и не стараться вовсе, а его они ничуть не занимали. Ему не обязательно было звать на свидание самую симпатичную девчонку школы, ему необязательно было ходить в школу вовсе, что он там забыл, право слова? В жизненном опыте он фора даст всем собравшимся там сосункам, включая учителей и самого директора. Так пусть же они ползают, как муравьи на ферме, решая свои личные локальные трудности по переноске веточек, а он как-нибудь проживёт без них. Хотя нет, не «как-нибудь», а весьма себе хорошо.

Юкио растянулся на диване в ожидании Гинджо. Привычки вечно опаздывать, в отличие от всяких крикливых девчонок, у юноши не было, зато была куча времени, которое он мог тратить на всё, на что считает нужным. И он предпочитал не опаздывать. Ожидание не самая плохая штука, за свою жизнь он привык ждать, много чего, и это научило его быть терпеливым в некоторых вопросах, хотя капризности в целом не поубавило. Да и повод для упрёков появлялся сам собой, ибо как можно заставлять ребёнка ждать? Уму непостижимо! Утопая в своих мыслях, юноша закинул руки за голову и прикрыл глаза. Задев рукой кепку, он почувствовал, как та упала с его головы на диван. Он недовольно засопел и распахнул изумрудные глаза, утыкаясь взглядом в идеально белый потолок. Говорят, что монотонность убивает, говорят… да много что там эти люди говорят, а всё всегда им не так. И, вроде бы, достигнув совершенства, или того, что они считали совершенством, они вдруг понимают, как жестоко ошибались, и хотят уже совершенно другого, а застывание в благостной нирване приравнивают к гниению души. Но они упускают из виду тот факт, что за мгновение можно прожить жизнь, они забывают, что, только остановившись, можно подумать. Подумать, придумать и обдумать. А потом воплотить в жизнь. Лишь идеальное сочетание застоя и движения способно сделать из серого человека – личность, главное только выбрать правильный темп.

- Ты опоздал, Куго! – услышав, как повернулась ручка двери, Юкио бросил быстрый взгляд на часы и резко сел на диване, надевая на голову кепку и делая такое недовольное лицо, какое только мог. – Нехорошо назначать время, а самому опаздывать, это моветон, знаешь ли! – глаза юноши полыхнули изумрудным огнём и также быстро потухли, когда вместо Гинджо в дверном проёме оказался Цукишима. Звёздный час никогда-не-опаздывающего-мальчика оказался испорчен чуть больше, чем полностью, появлением того-кто-внушал-ужас-одной-лишь-милой-улыбкой. И вероятность того, что сценарий удастся повторить тогда, когда Куго таки явится, была крайне мала. А с некоторыми людьми Юкио предпочитал вести себя сдержаннее, чем с остальными. И поздний час скорее катализировал эту сдержанность, ввиду того, что он устал за день и его организму, как и любому растущему, требовался отдых. Пусть капризность и увеличилась раза в два, её требовалось пока что заткнуть за пояс, поэтому, невольно поникнув, он промолвил невнятные слова приветствия и сел на диване ровно, по-аристократски скрестив пальцы в замок на коленях.

А на появление Куго уже никак не отреагировал, во многом потому, что запал пропал, и на настолько важное событие разум откликнулся как-то без энтузиазма. Поэтому блондин лишь внимательно взирал из-под козырька на говорившего мужчину. Про речь его принято говорить следующее: коротко, но ёмко. Нутро после неё, правда, кольнуло несколько иголочек. Одна называлась «непонимание», а вторая «ликование». Какая из иголок колола больнее, ещё предстояло разобраться, но ясно было, как божий день, Юкио было лестно, что его, как одного из избранных, посвятили в главные планы Экзекуции, но, одновременно с тем, ему было непонятно, почему именно он. Он, конечно, был не тем, кто бы позволил главенствующим в себе усомниться, но он был и не из разряда главных активистов. А уж в сий поздний час, пожалуй, был явственным отражением человека, желающего только одного – чтобы его оставили в покое. Но раз уж тут собрались решить жизненно важные вопросы, стоило быть посерьёзнее, поэтому, проделывая над собой усилие, юноша, слегка прищурившись, перевёл взгляд на Цукишиму. Если у взрослых дядей есть план, то пусть они говорят, а он, прежде чем высказаться, послушает.