Июнь, будучи первым летним месяцем, уже обрушивал занавес вечера поздно, но быстро. Так что томная, полная стрекота цикад и сладких ароматов темнота ночи вступила в свои владения тогда, когда дневная жизнь Готея уже полностью сошла на нет.
Теплый, оранжевый свет фонарей мерцал редкими точками там, где обитатели Сейрейтея по той или иной причине не могли надеяться на ночной отдых сегодня.

В кабинете Урахары тоже до сих пор горела масляная лампа. Язычок пламени, овивавший почерневший кончик фитиля то и дело вздрагивал, одаряя комнату неверным светом всякий раз, как о стекло лампы бились крупные сизые мотыльки.
На низком столе возвышались две стопки бумаг, содержавшие в себе все вопросы и новости из жизни отряда за сегодня.
И не только отряда..
Мысленно вздохнул Киске. Все же управляться с отрядом снабжения было совсем не то же самое, что иметь дело с дивизией, не имеющей специализации, и профилем которой с твоей легкой руки становится твое собственное «хобби». Легко, когда отряд с тобой занимается твоими делами, а не ты с отрядом – чужими. Совмещать свои интересы с делами отряда снабжения было трудно. По правде сказать, очень трудно.
На рабочем месте также имелась еще одна очень аккуратная стопка отчетов. Урахара знал, над этими документами сегодня потрудилась Момо, и, он не сомневался в этом, как всегда на славу.
Все же при Соуске ей было попроще, нежели со мной. Айзен в конце концов успевал везде и всюду…
Весь пятый отряд на сегодняшний день, с его дисциплиной, образцовыми нравами  был делом рук Соуске. И Момо тоже. Служба под началом у Айзена огранила ее таланты, привила верные привычки. Она была чудесным лейтенантом. Почти… идеальным.
Киске чуть заметно усмехнулся, но усмешка эта была едва ли веселой.

Киске опустился за стол, проглядывая документы, с которыми еще только предстояло разобраться, но не принимался за них, а перекладывал в иную, несколько неряшливую стопку, откладывая в долгий ящик. Очень долгий ящик.
Наконец, он обнаружил пару листов, которые его интересовали. Приказ о переводе седьмого офицера во второй отряд. Урахара подписал бумагу и даже улыбнулся, откладывая документ в сторону.
Ну вот так-то лучше, Казухиро-кун, а то менос его знает, сколько тебе потом этой подписи ждать бы пришлось.
У каждого в жизни свои проблемы, и если ты можешь, лучше постараться не увеличивать их количество у окружающих зазря.
Урахара  потер затекшую шею, и, помедлив мгновение, погасил лампу. Комнату окатило темнотой и холодным, серебристым светом луны, который после золотистого свечения лампы казался тусклым и бледным. День капитана пятого отряда закончился. Но не день Урахары Киске. Усталость, привычно было уложила невидимые свои тяжелые руки на  плечи, скрытые не хаори, но зеленой накидкой, но тот час же отдернула их, затаившись, ощущая несвойственное напряжение своего старого знакомого, коего вот уже семнадцать месяцев убаюкивала тяжелой своей нежностью, всякий раз погружая в беспробудный, глухой и оттого опасный сон.

Приготовления ко сну были недолгими. По чести сказать, сегодня их и не было вообще, если не считать сброшенной неподалеку зеленой накидки, словно хозяин комнаты в серьез и не надеялся сегодня на сон, несмотря на усталость, с которой должно было быть трудно не считаться. Но шинигами это удалось против своей воли. Глаза не желали закрываться, тихая ночь начинала казаться непозволительно шумной, стоило лишь попытаться приблизиться к заветной границе сна.
Сегодня вечером Урахара получил долгожданное разрешение на доступ в Авици, позволявший ему также контактировать с опасным преступником Айзеном Соуске с целью изучить до конца и обезвредить Хогиоку на веки.
Киске был так рад получить эту бумагу, что принял ее с алебастровым от скоропостижного счастья лицом. Ученый спешил обратно к себе в отряд,  как всегда расточая неловкие, рассеянные улыбки, сжимая приказ в руке, понимая, что до эпилога остается теперь одна лишь, последняя страница.

Сон не шел. Из-за оконной рамы выглянула растущая луна, похожая на осколок маски Пустого. Хозяйка ночи с половинкой своего скорбного лица медленно плыла по небу, стремясь скрыться за противоположным углом окна, перед этим вдоволь насмотревшись на бестолкового ученого, что лег на свежем футоне подобно покойнику и даже не удосужился прикрыться от ночной прохлады одеялом.

Серебристый свет луны заполонил комнату, рисуя на стенах причудливые узоры всполохами черных теней… Минуты текли, срываясь в пучину неспешного потока Леты. Наками не мог заснуть. Сколь бы ни был силен дух и крепка воля Киске,  в эту ночь в душе ученого липким коконом поселилось сильное, монотонно тревожное чувство, задевавшее сердце сводящим уколом при каждом его ударе. Хотелось стиснуть сердце, чтобы оно не трепыхалось, закрыть глаза, провалиться в глухое беспамятство и небытие. Но так легко не будет. И Урахара знал это.
Сейчас не было необходимости улыбаться. И шинигами не улыбался,  не в силах отогнать от сердца пронзительно щемящее  ощущение.
Киске, старина, неужели планы на завтра – такая уж новость для тебя?
Боязно ли перед смертью? Да... нет. Ничего особенного по сути. Так уж случилось, пробовал, знаю. А о том, что меня  не стало совсем даже и ведать не буду. Обычная в сути история. Не хуже многих.
Итак, Урахара Киске, завтра быть может.. нет, не «быть может» и не «наверно», а тебя не станет. И этот  день из многих – твой последний день.
Вообще-то мой последний день...
Последняя мысль сорвалась с губ едва слышимыми, на грани беззвучия словами.
Десяток лет в Измерении без возможности уходить в медитации не прошел для тогда еще молодой души даром. И такие вот беседы с самим собой были явлением обычным, если становилось совсем тяжко, а времени как назло было вдосталь.
Кривить душой было незачем, и Киске следовало признать, что он любит этот мир и привязан к нему тепло. И в том, чтобы расстаться с ним в очередной и последний раз не было ничего отрадного. Спокойнее на это помогал взглянуть лишь тот факт, что именно так, без него, без Киске, этот мир  останется цел. И круговерть жизни будет еще долго-долго продолжаться, как и было задумано.
Загробная жизнь одного шинигами... это не та ценность, которой можно было бы дорожить в таком вопросе. Пусть этот самый шинигами с его жизнью – это ты сам и есть. Урахара выдохнул, не ощущая особых изменений на душе от этих дежурных откровений. Но, единственное было действительно верно. Это его последний день, и сейчас нет смысла притворяться, будто он ничуть не разнится с днями предыдущими и теми, что последуют.

Что бы хотелось и что можно было бы сделать в последний день своего существования?
Для того, чтобы от безысходности всю ночь напролет любоваться луной в одиночестве, погрязнув в ощущении горькой беспомощной романтики, Киске был уже слишком потрепанный жизнью и умный. Но, зато, никто ему не помешал бы заниматься этой бесполезностью. Это можно. Это легко. Сон –это не трата времени, но возможность набраться сил для того, чтобы завтра поставить точку. Поставить верно и четко. А уж там ее как-то да разовьют в привычное многоточие  для Мира. Только вот нет ничего хуже сна с болящей душой. Да и душа эта совершенно не того хочет. А хочет она того, что никак нельзя творить. Хочет вспомнить ее прикосновения, как сладкое дыхание может щекотать шею. И как хорошо бывает, стоит ей, главе клана Шехоуин , лишь просто оказаться рядом.
Но нельзя. Это тот единственный запретный порыв из всего веера сумасшедших желаний. Нельзя. И нынешний капитан пятого отряда понимает это. Понимает, пока сердце раздирает на части от горечи.

Время текло, минуты отсчитывало пульсирующее в сознании «нельзя», разбивая поток доводов и самовнушений на юркие, молниеносные стайки.
Да, нельзя. Но я не могу не попрощаться с ней.
Капитан поднялся с футона и, набросив накидку, покинул все еще темную комнату, направляясь окольными путями к территориям третьего отряда. На душе залег мертвенный штиль ожидания. На горизонте появились первые  неясные отсветы, предвещавшие рассвет.

Она спала. Ее сон был безмятежен и спокоен. Легкая тень улыбки на  вечно молодом лице. Видел ли кто-нибудь эту чудесную улыбку принцессы? Без задора, без вызова, невесомую и мягкую. Хотелось коснуться этой улыбки осторожным поцелуем. Но, конечно, милая Йоруичи проснется от такого ласкового хулиганства. Пушистые ресницы вздрагивают. Быть может, яркий сон посетил мою принцессу, опережая меня. Что ж,  тогда уж точно не стоит вмешиваться. Лишь надеюсь, принцесса, что сон этот добрый.
Киске подобно призраку сидел на подоконнике, облокотившись спиной о раму распахнутого окна, скрывая реяцу и не нарушая тишины серого предрассветного часа. Сейчас мир, избавляясь от избыточной насыщенности ночи, становился почти монохромным, ведь солнце еще не успело вновь налить предметы яркими цветами дня. Где-то робко начала щебетать первая птица, делая значительные перерывы в трелях, напряженно вслушиваясь в тишину – не ответит ли ей кто.

Тихое утро в зачине было похоже на иллюзию, столь же красивую, чистую и тяжелую, как  горный хрусталь. Но именно сейчас Киске как никогда понимал, что же такого особенного было в прекрасной главе клана Шихоуин. Эта женщина была единственным человеком под небесами всех миров, что смогла подарить настоящую гармонию Урахаре. Это трудно описать и невозможно объяснить тому, кто не имеет ни малейшего понятия о том, что это такое. Это можно только пережить самому.  И, скорее всего, единожды в жизни. Потому что такого человека никогда не бросают добровольно, а потеряв, уже и не находят. Плутовка судьба проявила по отношению к Киске неимоверную, пусть и извращенную щедрость, но.. что он делает теперь? Собирается повторить ту же ошибку, но уже в совершенно других масштабах.
«Дураком жил, дураком и умру… Снова, моя принцесса»
Киске попытался улыбнуться, но ничего не вышло. Слишком уж это были тяжелые мысли, чтобы закрывать их улыбкой.
Золотистые лучи солнца дотянулись до руки ученого, дав знать своим тихим прикосновением, что уже совсем пора и Киске вовсе незачем больше тут задерживаться.
Но Наками не мог даже взгляда отвести от любимой, точно также, как каторжник, спускаясь на веки в шахту не может опустить голову даже под тяжестью оков и перестать смотреть на солнце, которое больше никогда не увидит. Но каторжник будет нести свое солнце в памяти столько, сколь долго будет способен мыслить. А Киске…?
Урахара ступил на пол комнаты и вот уже опустился рядом со своей спящей принцессой, склонившись над ней, аккуратно, едва ощутимо целуя в уголок губ, застывших в легкой, безмятежной улыбке.
Урахара замер, чуть отстранившись, но волнение его оказалась напрасным. Йоруичи не потревожило тихое прощание, что было неимоверной удачей.
Горечь, скопившаяся на сердце предательски подкатила к горлу. Сколько можно?
Капитан пятого отряда уже собрался уйти прочь тем же путем, как и пришел, как его запястье перехватили. Крепко? Нет, что вы.. но уйти даже от легкого прикосновения этих рук попросту невозможно.
-Киске? Что случилось?
Обернувшись, Урахара встретился  взглядом с Йоруичи, которая, поймав своего нелепого ученого за руку, приподнялась на постели и вот уже смотрела на него серьезно, стоило только Урахаре ответить свое фирменное «ничего страшного».
В воздухе повисло молчание, напряженное, будто до предела натянутые струны. Этим двоим незачем было говорить, чтобы понимать друг друга.
Наконец капитан третьего отряда отпустила руку коллеги, на мгновение опустив взгляд. На одно лишь мгновение.
-Киске, что бы ты там ни задумал снова… Обещай мне, что вернешься.
Урахара замер, не в силах заставить вытолкнуть из себя хотя бы какой-нибудь жалкий звук, не то, что слово. Этот момент должен был увязнуть в вечности. Эта возможность не отвечать сейчас ничего, ведь он не мог ей врать, но и подвести он ее больше тоже не мог. Но вечность бесконечная и статичная – удел божественный, а тут секунды сыпались острым песком, скручивая сердце в тисках.
-Я… я вернусь, обещаю.

С территорий третьего отряда хотелось не уйти, а убежать, очертя голову. И не сделал Киске так только потому, что знал, что бег ему не поможет решить ничего.
Раннее солнце золотило рыжие крыши готея, все еще укутанные  бледной дымкой тумана, только башня Раскаяния белым перстом ярким и четким порой показывалась между темных, сочных крон деревьев, что тянули свои пушистые ветви над ладно вымощенной дорогой светлого, песчаного цвета камня. По ней Урахара и держал свой путь. Много зелени, мало людей, что не удивительно и хорошо.
Умереть, пытаясь спасти чужого тебе человека. Это твоя вина. Так должно быть. Получить вторую «жизнь» и положить ее на служение тому, кто ее дал, Микадо. Это твой выбор. Так должно быть. Провести десять лет в Измерении. Это твой долг. Так должно быть. Устроить охоту на душу Императора. Бывшими лейтенантами нулевого отряда не бывают. Так должно быть… Искупить свою вину сполна и добровольно умереть, оставив свою женщину и этот мир, потому что искупления не предусмотрено ..программой. Так..должно быть?
Так должно быть, ну же?
Но Урахара впервые не мог этого сказать.
Нет. Так быть не должно. Наками, ты не боишься вершить судьбу мира, многое ставя на кон, но взять свою собственную жизнь в руки не способен?
Киске жгло сердце данное обещание. Каленым железом жгло. Он бы с радостью сдержал слово, но какое он имеет на это право? А какое право он имеет предавать Шихоуин Йоруичи? И себя, Наками Киске, в который раз?
Дорога расползлась развилкой, будто змеиный язык. Мир вокруг светлел, наполнялся суетным дыханием дня.
Быть может.. тогда и стоит рискнуть. Еще раз. Последний?
Капитан пятого отряда свернул с основной дороги и отправился по хорошо знакомой тропинке.
Что нужно для хорошей беседы?

Собственная тень ясно говорила о том, что в миру уже набежало девять часов утра. Именно в этот час Урахара, облаченный согласно представлениям готея о том, как должен выглядеть капитан и с заплечной сумой с кое-какой нехитрой снедью и научным инвентарем скромным для столь громкого, заявленного исследования, явился пред ясны очи охраны Авици. Киске как обычно лучился рассеянной доброжелательностью, что резко контрастировала с суровыми лицами стражников.
Ломать повседневную комедию легко, когда от чистых, жалящих сознание мыслей тебя отвлекает хоть какое-то действие.
Триста второй уровень, все равно, что под толщу воды занырнуть. Томящее, мешающее дышать давление смертного камня, даже несмотря на то, что втиснутые между ними коридоры были изолированы. Несмотря на грамотную вентиляцию, хотелось дышать глубже и чаще, прогоняя больше кислорода. Видимо, с непривычки.
Не хотел бы я тут оказаться, по ту сторону стен..
Как-то отрешенно подумал Урахара, примерно также, как ночью думал о том, что луне, наверно, больше бы пошла улыбка. Пустая камера за пустой камерой, выбитые номера на слева от дверей.

Урахара замер у стекла. Ему не нужно было сверяться с номером, чтобы понять, что он и его провожатые добрались, наконец, до цели. Соуске сидел, облокотившись спиной о это самое стекло. Киске едва смог подавить желание дотронуться до стекла, словно это прикосновение Соуске мог почувствовать по ту сторону. Ученый опустил руку в последнее мгновение.
-Урахара-тайчо, все..в порядке?
-А?
Киске обернулся к страже, улыбнувшись.
-Д-да, конечно. Просто работа предстоит серьезная. Самомустрашновато.
Урахара запустил руку в волосы у затылка и зажмурился, улыбнувшись, поэтому он не увидел, как поехали лица конвоя, не увидел, но прекрасно знал.
-А так я дальше сам справлюсь. Только перекройте три уровня вверх, на всякий случай. А если мне понадобиться выйти отсюда, не беспокойтесь, я дам вам знать.
Уходивших охранников капитан провожал все также с улыбкой, до тех самых пор, пока не услышал рокот закрывавшейся створки ворот и лязг затворов где-то дальше по узкому, тусклому коридору.
Улыбка спала, будто ветхий покров, стоило звукам стихнуть в отдалении. Из-за кулис наигранной бодрости и веселья показался очень уставший человек. Урахара меж тем не спешил отворять глухую дверь камеры. Он беззастенчиво  опустился на пол, облокачиваясь спиной о стекло смертной клетки, и принялся неспешно, как когда-то давно в руконгае готовить плошку со свет-травой, умело разделяя мясистый стебель растения на полоски, которые тот час начинали тускло мерцать и светиться, стоило им попасть в воду. Авици не то место, где будут рады слепящему и коптящему факелу.
Наконец, с источником света все было улажено, мысли перестали роиться, будто пчелы в улье, а вместе с эмоциями залегли на дно души тягучей, гадкой, нестабильной массой. Что ж, это лучшее, чего удалось добиться сейчас.
Ключ, похожий на помесь пластиковой карты, и резной  глиняной таблички, скользнул в паз, тихо, даже не щелкнул, а тикнул, отпирая дверь, ведущую в кромешную темноту, призванную служить личным адом для провинившегося… на сей раз Айзена Соуске.

Плошка издавала слабое, едва различимое сияние, у поверхности воды, подобно углям вспыхивали синим фрагменты стебельков. Дверь с рокотом закрылась за гостем.
-Здравствуй, Соуске. Давно не виделись...